Памяти Евгения Александровича Евтушенко

Я узнал о смерти Евгения Александровича Евтушенко в Царском селе, под Петербургом. Шел мокрый снег, и геометрическая, рассчитанная красота Екатерининского парка никак не соответствовала яростной, клокочущей энергии этого уникального человека.
Впервые я поговорил с ним по телефону лет двадцать назад. У себя в библиотеке русского зарубежья в Доме Марины Цветаевой я нашел перевернувшие мою жизнь стихи казачьего поэта Николая Туроверова. Наш замечательный поэт и переводчик Евгений Витковский, благодаря которому я во многом вошел в этот бездонный мир поэзии эмиграции, дал мне телефон в Переделкино. "Звонить не советую", - сказал он. "Евгений Александрович не любит, когда его дергают".

В начале так все и пошло. "Кто Вы, почему меня беспокоите", - взорвался он. Меня поразило, что такой человек берет трубку сам. Я выпалил ему "Уходили мы из Крыма". Он сказал " "Прочитайте еще раз". Потом записал под диктовку и поставил мне условие: если я до вечера найду хоть какие-то сведения о жизни Туроверова, он это стихотворение опубликует в "Огоньке", выходившим тогда миллионным тиражом. Я окунулся в справочники, благо все было под рукой, и Туроверов полновластно вернулся в Россию.
Впоследствии я часто приносил для него сборники стихов поэтов эмиграции. Для антологии "Строфы века", на Зубовскую площадь в редакцию Рен ТВ, где он делал свой цикл "Поэт в России больше, чем поэт". Но до поры до времени все ограничивалось телефонным общением. Пока однажды в Доме книги я не подошел к нему, когда он читал, по-моему, свою поэму "Тринадцать".."Спасибо огромное", -сказал он и настоял, чтобы я поехал к нему с его друзьями в его квартиру в здании, где гостиница "Украина". Он рассказал, что это была квартира Галины Брежневой. Помню, представлял своего абхазского друга Ашота, который пытался спасти дачу Евгения Александровича в Абхазии. Дача сгорела во время войны.
С тех пор я иногда приезжал к нему. Вспоминая наши, не буду врать, не самые частые встречи, я пытаюсь как-то найти то, что было наиболее характерно для него.
Меня поражал его тонкокожесть. Он мог полчаса вертеть какой-то ксерокопией статьи, где кто-то не очень уважительно отозвался о нем и бесконечно говорить о подлости бывших друзей.. Однажды я не выдержал: " Да наплюйте на них, кто они а кто Вы". До сих пор помню его взгляд: "Но я же человек", - ответил он.

Он часто звонил, когда надо было найти какую-то цитату, книгу, иллюстрацию. Уже когда я лишился библиотеки в Доме Цветаевой, он все равно обращался ко мне. Очень выручала Надя Рыжак, зав. отделом русского зарубежья бывшей Ленинки, помогая в этих поисках. Как-то я позвонил, что-то ему сообщил. Он был в хорошем настроении. "Приезжай в Переделкино". Странно, сейчас я думаю, что шел такой же снег, как вчера, когда я узнал, что его больше нет. Со стен глядели картины Целкова с его фантастическими лунатиками, в доме было прохладно. Он поставил на стол бутылку какого -то невероятного по тем временам рома и говорил, говорил. Сам ничего не пил. Это был один из лучших вечеров моей жизни. Он просто не мог говорить спокойно, даже если перед ним был один собеседник. Он рассказывал о Фиделе Кастро,о Шагале, о Владимире Соколове, о Слуцком , как его поразило, когда тот выступил против Пастернака. Мой вопрос о Высоцком разозлил его. "Тут все ясно", - сказал он. "Ты занимайся теми, о ком у тебя есть возможность рассказать другим, о малоизвестных поэтах в России.. Елагиным, например".

Не могу не добавить, что в Австралии мне русская эмигрантка Ксения Мейснер рассказывала, как в глубоко советское время, когда Евтушенко был на зеленом континенте, она позвала его в гости. Собралось, естественно, масса народа, которые хотели увидеть поэта, а он не выходил из комнаты. Оказалось, час не мог оторваться от книги стихов Ивана Елагина, которые, само собой, не были известны в Советском Союзе.
Однажды он позвонил и попросил приехать. Когда я прибыл, дал мне сборник стихов блистательного поэта и критика Георгия Адамовича, вышедший в Париж. На первой странице была дарственная надпись Аксенову. "Знаешь, Адамович подарил мне свою книгу, когда я с ним встречался в Париже. А другую просил передать Аксенову. Но их у меня забрали на таможне. А сейчас новые времена, вернули. Передай ему. Нас часто пытались и пытаются поссорить, но Вася очень порядочный человек и никогда ничего грязного обо мне не говорил". Результатом стал мой визит к Аксенову, который, правда, был этим совершенно изумлен. Интересно, не могу не похвастаться, что утром, в день, когда я пришел к Василию Павловичу, меня показывали в программе "Доброе утро". "Я Вас видел, интересные песни, очень лирично.", -сказал он мне. Помню, в этот день приехали какие-то люди уговаривать его баллотироваться на пост Президента Крыма. К слову, я спел при Евгении Александровиче один раз. Это был романс "Два креста". Как сейчас помню его оценку: "Смесь какой-то надрывной, чужой интонации с совершенно изумительными строками. Впереди березовый - отлично. Такая песня может стать народной". Поверьте, я ничего не сочиняю.
Еще раз он коснулся песен, когда в очередной раз вернулся из Америки. "Представляешь, мне прокрутили в одной семье твои записи. Они решили что я тебя не знаю", - усмехнулся он. Но никаких оценок я больше не услышал.

Однажды он позвонил в два часа ночи и пригласил на свой вечер в Политихническом. Я понял, что у него столько всего, что он, наверное, просто не замечал время.
Он жил поэзией, верил в ее чудодейственную силу. С восторгом открывал эмигрантских поэтов, составляя свои феноменальные антологии. Наблюдая в последние годы его по телевизору, я буквально кожей чувствовал, как ему плохо, больно по сравнению с прошлым, когда он буквально сметал могучим ураганом.. Однажды я застал его, когда приехал к знаменитому коллекционеру Никите Дмитриевичу Лобанову-Ростовскому в его дом в Филях. Было очень много известных людей, но Евгений Александрович сразу приковал к себе всеобщее внимание. Иначе быть просто не могло...

Но и в самые последние приезды он яростно, самосжигающе продолжал свои выступления. Ему становилось плохо, но он, наверное, не мог жить просто так.
В последний раз я видел его несколько лет назад, когда в Доме русского зарубежья собрались гости в день кончины Александра Исаевича Солженицына. Он прочел собравшимся свои стихи и уехал. Я чуть-чуть поговорил с ним. "Врачи летать запрещают", - сказал он. «Но как мне без всего этого". 

Конечно, с его смертью перевернута огромная страница. Трудно подобрать слова, но что-то навсегда закончилось. Светлая Вам память, Евгений Александрович.

Виктор Леонидов