Распутин Валентин Григорьевич

Валентин Григорьевич Распутин (1937-2015) — российский писатель, лауреат многочисленных государственных премий СССР, публицист и общественный деятель. Он родился 15 марта 1937 года в селе Усть-Уда Восточно-Сибирской (Иркутской) области РФ. Имеет звание Героя Социалистического труда. Писателя нередко называли «певцом деревни», в своих произведениях он прославлял Русь.

Трудное детство

Родители Валентина были обычными крестьянами. Незадолго после рождения сына семья переехала в деревню Аталанка. Впоследствии эта территория была затоплена после строительства Братской ГЭС. Отец будущего прозаика участвовал в Великой Отечественной войне, после демобилизации он устроился работать начальником почты. Однажды во время служебного отъезда у него отняли сумку с общественными деньгами. После этой ситуации Григория арестовали, в течение семи следующих лет он трудился в рудниках Магадана.

Выпустили Распутина только после смерти Сталина, поэтому его супруге, простой сотруднице сберкассы, пришлось одной воспитывать троих детей. Будущий писатель с детства восхищался красотой сибирской природы, он неоднократно описывал её в своих рассказах. Мальчик любил читать, соседи щедро делились с ним книгами и журналами.

Образование прозаика

Распутин учился в начальной школе деревни Аталанка. Чтобы окончить среднюю школу, ему пришлось уехать за 50 километров от дома. Позже юноша описал этот период жизни в своём рассказе «Уроки французского». После окончания школы он решил поступить на филологический факультет Иркутского университета. Благодаря отличному аттестату юноше без труда удалось стать студентом.

Валентин с детства осознавал, как трудно приходится его матери. Он стремился помогать ей во всём, подрабатывал и отправлял деньги. В студенческий период жизни Распутин начинает писать небольшие заметки для молодёжной газеты. На его творчество повлияло увлечение произведениями Ремарка, Пруста и Хемингуэя. С 1957 по 1958 гг. парень становится внештатным корреспондентом издания «Советская молодёжь». В 1959 г. Распутина принимают в штат, в этом же году он защищает диплом.

Жизнь после университета

В течение некоторого времени после окончания учёбы прозаик работает на студии телевидения и в газете Иркутска. Редактор газеты обратил особое внимание на рассказ под названием «Я забыл спросить у Лёшки». Позже, в 1961 году, этот очерк опубликовали в альманахе «Ангара».

В 1962 юноша переезжает в Красноярск и получает должность литсотрудника в газете «Красноярский рабочий». Он нередко посещал строительные площадки местной ГЭС и магистрали Абакан-Тайшет. Писатель черпал вдохновение даже из таких, казалось бы, неприглядных пейзажей. Рассказы о строительстве вошли позднее в сборники «Край возле самого неба» и «Костровые новых городов».

С 1963 по 1966 гг. Валентин работает специальным корреспондентом газеты «Красноярский комсомолец». В 1965 г. он участвует в Читинском семинаре совместно с другими начинающими литераторами. Там юношу замечает писатель Владимир Чивилихин, позже именно он помог опубликовать произведения Валентина в издании «Комсомольская правда».

Первой серьёзной публикацией прозаика стал рассказ «Ветер ищет тебя». Через некоторое время увидел свет очерк «Разъезд Стофато», его напечатали в журнале «Огонёк». У Распутина появились первые поклонники, вскоре его читало более миллиона советских жителей. В 1966 г. в Иркутске выходит первый сборник писателя под названием «Край возле самого неба». Туда вошли старые и новые произведения, написанные в разные периоды жизни.

Год спустя в Красноярске издают вторую книгу рассказов, она называлась «Человек с этого света». В это же время альманах «Ангара» публикует повесть Валентина Григорьевича «Деньги для Марии». Немногим позже это произведение выпускается в виде отдельной книги. После публикации прозаик становится членом Союза писателей и окончательно прекращает заниматься журналистикой. Он решил посвятить свою дальнейшую жизнь исключительно творчеству.

В 1967 г. еженедельник «Литературная Россия» издаёт следующий очерк Распутина под названием «Василий и Василиса». В этом рассказе уже можно отследить самобытный стиль писателя. Ему удавалось раскрывать характеры героев очень лаконичными фразами, а сюжетная линия всегда дополнялась описаниями пейзажей. Все персонажи сочинений прозаика были сильны духом.

Пик творчества

В 1970 году была выпущена повесть «Последний срок». Именно это произведение считается одним из ключевых в творчестве автора, по всему миру люди читали книгу с удовольствием. Её перевели на 10 языков, критики называли это сочинение «костром, возле которого можно отогреть душу». Прозаик сделал упор на простые человеческие ценности, о которых должны помнить все. Он поднимал в своих книгах вопросы, о которых не осмеливались говорить его коллеги.

Валентин Григорьевич не стал останавливаться на этом, в 1974 году опубликовали его повесть «Живи и помни», а в 1976 г. — «Прощание с Матёрой». После этих двух сочинений Распутина признали одним из лучших современных писателей. В 1977 г. он получает Государственную премию СССР. В 1979 году Валентин стал членом редакционной коллегии серии «Литературные памятники Сибири».

В 1981 г. увидели свет рассказы «Век живи — век люби», «Наташа» и «Что передать вороне». В 1985 г. писатель выпускает повесть «Пожар», затронувшую читателей до глубины души благодаря острой и современной проблематике. В течение следующих лет были опубликованы очерки «Нежданно-негаданно», «Вниз по Лене-реке» и «Отчие пределы». В 1986 г. прозаика избрали секретарем правления Союза писателей, впоследствии ему удалось стать сопредседателем.

Последние годы жизни

Большую часть жизни Распутин провёл в Иркутске. В 2004 г. прозаик презентовал свою книгу «Дочь Ивана, мать Ивана». Через два года в продаже появилось третье издание сборника «Сибирь, Сибирь».

Валентин Григорьевич являлся обладателем многих престижных наград. Ему присвоили звание Героя социалистического труда. Прозаик был кавалером орденов Ленина и Трудового Красного знамени. В 2008 году он получил премию за вклад в российскую литературу. В 2010 г. писатель был номинирован на Нобелевскую премию по литературе. В это же время его рассказы включают в школьную программу для внеклассного чтения.

Личная жизнь и семья

Валентин был женат на Светлане Ивановне Распутиной. Женщина была дочерью писателя Ивана Молчанова-Сибирского, она всегда поддерживала мужа. Прозаик неоднократно называл супругу своей музой и единомышленницей, у них были прекрасные отношения.

Источник: сайт «История успешных людей»

Воспоминания о В.Г. Распутине в творчестве писателей:

В. Хайрюзов. Уроки Распутина

Свою первую повесть «Над полями» я переписывал одиннадцать раз. Во всех вариантах неизменным оставалась только первое предложение: «Дождь лил всю ночь». Переписанный от руки вариант я отнес в иркутский Союз писателей. За месяц ее все же одолел поэт Сергей Иоффе. Я прочитал отзыв и подумал, что вот так, мордой об стол, меня еще не били. Мне черным по белому было сказано: не лезь к избранным. Занимайся тем, что умеешь, крути штурвал, летай на автопилоте. Слава Богу, хоть их мне оставили. «Ну, скажем, в литературу мне путь не заказан, а вот вам сесть в кабину и научиться управлять самолетом, не дано», – подумал я, забирая рукопись. Тогда я еще не знал крылатую фразу, что рукописи не горят. И что у каждой из них своя судьба. Нужно только пройти свою дорогу, свой круг.

Работник бюро пропаганды художественной литературы при Союзе писателей Володя Удатов, увидев мое огорченное лицо, должно быть, в душе посочувствовал неожиданно залетевшему в писательский подвал летчику и, глянув первую страницу рукописи, сказал, что моя рубленая фраза напоминает ему прозу Хемингуэя. Его слова прозвучали неожиданно и, честно сказать, приятно. Взял и усадил рядом со знаменитым американцем – такого подарка я не ожидал. Удатов посоветовал показать рукопись Геннадию Машкину.

Машкин прочитал и посоветовал переделать ее.

– Пока что литературные рули слушают тебя плохо, – сказал он. – Надо работать.

И я взялся за дело. Переписал, вновь дал почитать Машкину. Тот прочитал и передал рукопись Вячеславу Шугаеву. В те времена Шугаев возглавлял Совет по работе с молодыми авторами. Вячеслав прочитал, посоветовал переделать отдельные главы и сказал, что будет рекомендовать меня на писательскую конференцию «Молодость. Творчество. Современность».

На конференцию меня вытащили буквально из кабины самолета, когда я уже собирался вылетать в Киренск. Командиру отряда было наплевать на мою просьбу отпустить на конференцию: есть работа, есть план полетов, крути штурвал и не рыпайся. Когда я запросил разрешение на выруливание, диспетчер приказал заглушить двигатель и зайти к замполиту иркутского аэропорта. Тому захотелось познакомиться с начинающим писателем, о котором ему только что позвонил секретарь обкома по идеологии Евстафий Никитич Антипин.

Через час я сидел в зале, где было полно московских гостей, и слушал, что говорят о моей повести маститые писатели. Семинар прозаиков возглавлял прилетевший из Москвы писатель-фронтовик Владимир Яковлевич Шорор. По его рекомендации рукопись попала в журнал «Сибирь». Там ее начали читать Дмитрий Сергеев, затем Борис Лапин. И уже по их рекомендациям главный редактор журнала Геннадий Николаев отложил публикацию на неопределенный срок, сказав, что рукопись надо бы еще доработать. Тогда я еще не знал, что бывают случаи, когда Москва для провинции не указ. Шорор сказал и уехал, а они-то здесь и им дано право, кого ставить в первую очередь, а кого задвинуть на дальнюю полку.

Время шло, я перечитывал Шолохова, Фолкнера, Ремарка, Чехова, пытался понять, как они строят фразу, учился, в очередной раз переделывал свою рукопись и ждал когда мне позвонят из редакции. За это время научился печатать на машинке, еще раз перечитал книги всех моих рецензентов, которые после знаменитого читинского семинара именовались не иначе как иркутской стенкой. Вот об нее я и разбивал себе лоб.

Перебирая книги, я натолкнулся на стихи Шиллера:

В царство сказок возвратились боги,

Покидая мир, который сам,

Возмужав, уже без их подмоги

Может плыть по небесам.

Сегодня вспоминая то время, я еще раз убеждаюсь, что период непризнания – вещь сама по себе поучительная, через нее надо пройти. Здесь уже по-новому смотришь на себя, чего ты стоишь и что можешь в этой жизни.

Сразу же после конференции я поступил в Иркутский университет на филологический факультет и чуть ли не каждую неделю стал приносить в редакцию «Восточно-Сибирской правды» заметки и очерки, которые зав. отделом спорта и информации Володя Ивашковский тут же ставил в номер под рубрикой «Репортажи из кабины самолета». А вскоре рукопись моей повести попала к Валентину Распутину. Он прочитал ее быстро и пригласил меня к себе домой.

Прямо после полета, я сел в автобус и поехал к Распутину. Шел осенний дождь, было холодно. Валентин встретил в дверях, подал мне тапочки и проводил на кухню. Там он накрыл стол, стал заваривать чай. Это он любил и умел делать. Затем достал приготовленную рукопись, полистал ее, протянул мне.

Я разглядел его пометки, плюсы и минусы на полях.

 – Тема малой авиации сама по себе не решает задачи, – сказал он. – Эта повесть, судя по намерению автора, все же больше похожа на очерк.

Я заметил, что прежде чем начать говорить, он как бы перекатывал во рту невидимые камешки, подготавливаясь к произнесению первого слова.

– Запомни первое: каждый из твоих героев должен говорить своим языком.

 Распутин помолчал немного и добавил.– Характер лучше всего показывать через диалог. Может быть, твоим летчикам надо поговорить в кабине, когда они попали в грозу? Именно там, в экстремальной ситуации, должны проявиться характеры. – И, вновь помолчав, добавил:

 – А лучше начни новую вещь. У тебя получаются заметки о пилотах.

«Надо же – заметил!» – мелькнуло у меня в голове.

– У художников это, кажется, называется выехать на пленэр, – смутившись, сказал я.

– Да, чувствуется, что твои товарищи списаны с натуры, – улыбнулся Распутин. – Надо идти от простого к сложному. Одномерной прозы не существует. Она чаще всего бывает безмерна, у нее много этажей. Образ может быть не только в описании природы, его можно показать через психологию. Художник создает образ красками, писатель – словами, основой всему служит воображение.

   Время от времени Распутин выходил в соседнюю комнату покормить недавно родившуюся дочь Марусю. А вскоре с работы пришла Светлана Ивановна и стала угощать нас пирогами.

 На Новый год я привез Распутиным с Севера елку, пушистую, высокую. Валентина дома не было, я затащил елку в комнату и уехал к себе домой. Вечером слышу звонок в дверь. Жена открыла, на пороге – Распутин. Смущенно улыбаясь, протягивает подарки: красиво изданные сказки Гауфа, это моим маленьким сыновьям, тогда еще невиданные, должно быть, привезенные из-за границы шоколадные яйца «киндер сюрпризы», а мне станок и лезвия для бритья «Шик». Я сбегал в комнату и принес приготовленные ему простые, с твердым графитом карандаши. Я уже знал, что Распутин любит такие, он их затачивал тонко-тонко, чтобы писать мелко и убористо. После перепечатки одной страницы написанного им текста получалось до шести страниц на машинке.

    После своего первого визита к Распутину, уже дома, я еще раз перелистал рукопись, разглядывая мелкую карандашную правку: разбор был полным и тщательным, вплоть до расставленных запятых.

 Позже я не раз отмечал характерную для него особенность: он был внимателен к собеседнику, к тексту, который читал или правил. Однажды я был свидетелем, как он звонил в Москву своему редактору и по телефону более часа выправлял текст книги, которая готовилась в печать в издательстве «Молодая гвардия».

«Сколько же он заплатит за телефонные переговоры?» – мелькнуло у меня в голове.

«Валентин пишет трудно» не раз я слышал от писателей в Иркутске. «Если трудно, значит, хорошо», – приглядываясь к своим новым товарищам из иркутской стенки, соображал я. В разговорах, спорах, обсуждениях для меня открывался писательский мир. И я открывал для себя многое.

 Как-то на посиделках у отъезжающего в Москву Вячеслава Шугаева Роберт Рыбкин упрекнул Распутина, что тот использовал сюжет, который есть в его повести «Тяжелые снега».

– Нас здесь целая команда пишущих, – помолчав немного, ответил Распутин. – Я предлагаю всем написать рассказ с одним сюжетом. Уверен, что это будет десяток совершенно не похожих друг на друга текстов.

Ответ Валентина меня восхитил. Он был прав: не бывает двух людей с похожими характерами, с одной и той же походкой, речью, темпераментом, жизненным опытом и мастерством, даже если они делают одно и то же дело.

Часто на встречах со студентами Распутина спрашивали, как он пишет, каков его график, когда встает и когда ложится спать.

 – Встаю рано, завариваю чай, – улыбался Распутин. – Затем начинаю прилаживаться, настраиваться на работу. До обеда, бывает, напишу три предложения. После обеда вычеркиваю два. Надо, чтобы текст отлежался. Через какое-то время глядишь на него свежими, не замыленными глазами. Прочитал, снова отложил, после всегда найдешь что вычеркнуть. Текст становится чище и точнее. Это все равно, что полоскать белье.

 А в тот первый для нас вечер мы сидели на кухне, пили чай, я нахваливал собранные и посоленные Валентином рыжики. После мы не раз съездим с ним в тайгу по грибы и по ягоды. Для него, жителя далекого таежного села Аталанка, заготовка грибов и ягод была привычной работой. Позже, приезжая к нему на дачу, я видел, как он лопатой вскапывает огород, делает грядки, высаживает морковь, свеклу, огурцы и картошку. И ходит по участку в фуфайке и кирзовых сапогах. Валентин любил показывать инструменты, которые он привозил из-за границы. Чаще всего он бывал на даче один; свежий воздух, простор, никого не надо занимать разговорами, сиди, размышляй, занимай себя тем, к чему готова душа.

 Однажды я приехал к нему после вылета, хотел помочь по хозяйству. Он глянул на мое лицо и кивнул на кровать:

– Отдохни.

 Я прикорнул, а когда проснулся, гляжу – на столе свежий хлеб и трехлитровая банка деревенского молока. Пока я спал, Валентин сходил и принес все это специально для меня. Почему-то мне вспомнился его рассказ «Уроки французского» и кружка молока, которую голодный мальчик покупал на выигранные в чику монеты.

    За столом Валентин пожаловался, что и здесь на дачу лазят непрошенные гости.

– Шарят, берут что поценнее. Недавно стащили электрорубанок, который привез из Финляндии. А вот бутылку водки не нашли. Я ее в печку спрятал. Прикрыл золой. Вот ее и не нашли, – он засмеялся тихо, как ребенок. – Выпьешь?

 – Будем пить молоко, – улыбнувшись, сказал я. – Оно полезнее.

 Как-то летом он меня с друзьями-летчиками пригласил собирать жимолость к знакомому старику охотнику в верховьях Лены. Валентин тогда писал очерки в книгу «Сибирь, Сибирь!» и хотел поговорить со старожилом о прошлом житье-бытье на отдаленной заимке.

 Ехать было далеко. По дороге стали вспоминать свои прежние походы по ягоды. Валентин слушал, как мы набивали свои объемистые горбовики. С каждым новым рассказом ставки росли: четыре, пять ведер ягод за полдня. С некоторой тревогой поглядывая на нас, Распутин вдруг произнес:

– Ну, дорогие мои, такой ягоды я вам не обещаю! – И, засмеявшись, добавил: – Вы меня свозите туда, где по вашим рассказам ягоды на кочках ведрами стоят.

По пути у машины спустило колесо. Мы остановились, принялись за ремонт. Валентин сменил водителя и начал подкачивать камеру.

– Я теперь буду всем говорить, что сам Распутин менял мне колесо, – пошутил бортмеханик.

– Пусть на насосе поставит свой автограф, – сказал второй пилот Рагоза.

  Приехав на место, мы расположились табором в лесу неподалеку от заимки, где жил старик. Перекусили. А затем рассыпались по кустам. Набрав ведро жимолости, Валентин взял блокнот, карандаш и пошел искать старика, который, как нам сказали, был на покосе.

Вернулся скоро, с улыбкой на лице.

 – Что, записал? – спросил я

 – Да нет, – засмеялся Валентин. – Сказал, что у него сегодня неприемный день. Сено ворошить надо.

 В восемьдесят пятом году, когда еще горбачевско-ельцинская скверна не затронула Россию, в Иркутск вместе с Марией Семеновной приехал Виктор Петрович Астафьев. Мы вместе с моим красноярским другом Олегом Пащенко встречали его на вокзале. Вечером я проводил Астафьева до квартиры Распутина и решил идти домой, поскольку Валентин меня не приглашал.

- Что здесь у вас за чайные церемонии, - неожиданно возмутился Астафьев. –У нас так не принято

- Но то у вас,- отшутился я и пошел к себе. Каково же было мое удивление, когда я, едва перешагнув порог, услышал от жены, что меня к телефону зовет Распутин.

- Валера, ты меня извини. Но если можешь, подойди ко мне. Очень тебя прошу.

 Через несколько минут я был у Распутиных. Тогда я впервые увидел маму Распутина, маленькую спокойную русскую женщину, которая добрыми и ясными глазами смотрела на нежданно упавших в дом сына гостей. На другой день мы с Астафьевым, Пащенко, Геннадием Сопроновым и Марьей Семеновной поехали в мою деревню Добролет. Там мы прожили несколько дней, а после поехали в Иркутск . А потом я пригласил их всех к себе домой. Виктор Петрович, оглядев мои книжные полки, с улыбкой посоветовал Олегу, чтобы и он у себя в Красноярске навел порядок в домашней библиотеке, где каждой книге было бы свое место.

Валя засмеялся:

– Должно быть, самолет приучил Валеру к порядку. Я тоже стараюсь, чтобы каждая книга знала свое место. Подаренные мне книги я храню в отдельном шкафу.

Затем мы пили чай, пели песни. Запевал Виктор Петрович, Валентин негромко подпевал. Ну а уж мы старались, как могли. После Валентин не раз вспомнит тот теплый семейный вечер.    

Править жизнь

Мы все живем иллюзией: все, что нас окружает – вечно, так было вчера, сегодня, будет всегда. Но проходит год-другой, оглянешься - а тех людей, к мнению которых ты прислушивался, кто определял и направлял твою жизнь - уже нет рядом. И никогда не будет. Еще некоторое время бывают слышны в памяти их голоса, можно при удобном случае вспомнить о них. Есть еще материальное подтверждения их пребывания на земле - это книги. И все же, как не вспомнить стихотворение Гаврилы Романовича Державина

 Река времен в своем стремленье

Уносит все дела людей

И топит в пропасти забвенья

Народы, царства и царей.

А если что и остается

Чрез звуки лиры и трубы,

То вечности жерлом пожрется

И общей не уйдет судьбы.

Сегодня, оглядываясь назад, я вновь вспоминаю ту атмосферу, которая существовала в писательском союзе Иркутска. Отношение к начинающим  было строгим, творческим, деловым. В немалой степени тому способствовало появление целой группы молодых, талантливых поэтов и писателей. После читинского семинара их одно время называли «Иркутской стенкой». Большинство  из них приехали из деревень, многие стали студентами иркутского государственного университета, другие пришли в литературу из геологии. Интерес к литературе в стране был, как это иногда говорят, запредельным, полные аудитории при встречах со студентами и преподавателями, на главных городских улицах то и дело проводились книжные ярмарки. Марк Сергеев, Александр Вампилов, Валентин Распутин,  Вячеслав Шугаев, Геннадий Машкин, иногда по отдельности, а иногда и все вместе, то и дело появлялись на экранах телевизора. Шугаев так тот вообще вел часовую передачу «Книжная лавка». В доме писателей существовал отдел по работе с молодыми авторам. Его после Шугаева возглавлял Евгений Адамович Суворов.  Вот от него я и получил первую квалифицированную правку своей повести «Опекун».

 Суворов не только основательно, абзац за абзацем, предложение за предложением разобрал мою повесть «Опекун», но и указал, где надо  поставить «тирёшку», так он называл тире, или двоеточие, убрал близкие по значению слова, которые не дополняли, а утяжеляли ткань повествования.

 На заводах прежде, чем запустить машину в производство, проводят окончательную доводку, испытывают двигатель на стенде. В авиации есть разбор полетов. Кроме того, у летчиков существует институт инструкторов - пилоты высшей квалификации шлифуют летные навыки начинающих.  Суворов  не стал ставить себя на место инструктора, ему было приятно вместе со мной и моей рукописью мысленно вернуться  в свое прошлое, когда он вот так же учился у более опытных писателей.

  – Моя жена Тамара по профессии врач. Когда я работал корреспондентом «Молодежки», мне довелось писать материалы о медиках. Так вот, иногда правку текста можно сравнить с работой пластического хирурга, -  говорил он. - Нужно убрать скальпелем лишнее и соединить обрезанные куски, чтобы они стали одним целым. Чтоб все стало единым и по смыслу, и по наполнению. Основа складывается из тех же слов, тех выражений, что используют окружающие тебя люди.  Мы их отбираем и выстраиваем в одном, только нам присущем порядке. Словами рисуем воображаемую картину окружающего нас мира и наполняем её мыслями, деталями. Художник использует краски, мы - слова. И судьей нам уже будет читатель, он будет примерять на себя сшитый по твоим лекалам костюм.

Я потом долго размышлял над его словами. Раньше я видел, как правит свой текст Слава Шугаев. Если Женя это делал скальпелем, то Слава работал как папа Карло: вначале расчерчивал все по линейке, вырубал своих героев из полена и затем сшивал отдельные части единой нитью.

- Главная и основная мысль должно проходить через весь рассказ или повесть красной нитью, - любил говорить Шугаев.

 Очерки, особенно те, что он написал во время своих поездок на Север в Ербогочен, Слава  писал великолепно, точно, зримо, и читались они на одном дыхании. А вот с художественными вещами у Шугаева начинались проблемы, бывало, читаешь один из лучших его рассказов «Арифметика любви» и то и дело спотыкаешься. И начинаешь думать, что слова взяты у кого-то напрокат.

-У писателя весь его талант в сидении за столом. Один процент таланта, остальное в чугунной заднице, - любил повторять Шугаев. - Сиди, вычеркивай, ищи свое слово и не жалей потраченного времени.

Все сказанное им было верно, но у меня оставался невысказанный вопрос: если бы все определяло сидение за столом, тогда из бухгалтеров рождались бы самые известные литераторы.

Всем было известно, что Шугаев своим главным соперником видел не Суворова, а Распутина и отчасти Вампилова. Ровный и спокойный по характеру Женя Суворов избежал соперничества, хотя Вампилов ждал от него многого. У Суворова, как и у Распутина, было все психологически выверено, одно цеплялось за другое, слово к слову, все вовремя и к месту. В этом они чем-то походили друг на друга. В рассказах Суворова просматривалась интеллигентность сельского учителя, который не только любил учить, но и показывал на деле, как это можно делать.

 - Характер писателя, его ощущения, предпочтения видны, и от них никуда не денешься, и ничем не укроешься, - говорил Евгений Адамович. - И начинал рассказывать о своих встречах, спорах и разговорах  на эту тему с Вампиловым и Распутиным, с которыми ему одно время довелось вместе жить на съемной квартире. Рассказывал Женя ярко, с юмором, красочно, с деталями и, мне кажется, мог говорить о своих товарищах часами.

-Все у него вылетает в разговоры, в свисток, - осуждал Суворова Шугаев. - Работать надо, а не разговоры разговаривать. Вот посмотри: Распутин как муравей. Наконец-то отыскал свою нишу и его не свернешь,- и, помолчав, добавлял: - Нового здесь немного. Если русские классики выпорхнули из гоголевской шинели, то современные писатели-деревенщики из бунинской «Деревни». Ты посмотри, в том же «Последнем сроке» Распутина есть что-то из «Худой травы» Бунина.

  - Так Валя, отвечая на подобные упреки, предлагал всем сесть и написать рассказ на один сюжет. Он был уверен: напишут десять разных текстов.

  -Так надо сесть и написать! - когда  у нас заходил разговор о Бунине, улыбался Суворов.- Возьми и сделай лучше, чем Иван Алексеевич. Но для этого надо знать деревню. А Слава вырос на асфальте. Как говорил мой сосед, кстати, директор школы, в нашем деле часто бывает, что утки дуют в дудки, тараканы бьют в барабаны. А где кобылке брод, там курице потоп. Тут Женя останавливался.  - Но все метят себя в петухи!

    Тогда мне казалось, что в своем становлении, соперничая и стараясь следующей своей  вещью, как иногда говорил Шугаев – «нетленкой», превзойти своего товарища, они многому учились друг у друга. Конечно же, они были разными и по характеру, и по темпераменту.  Распутин старался посторонних в свой творческий мир не пускать, текст всегда тщательно отделывал и продумывал каждую сцену, каждую фразу. И от него я никогда не слышал разговоров про «железную задницу».

    А вот к книгам, особенно к подаренным ему, Распутин относился с особой бережностью, хранил их в отдельном шкафу. И сам любил дарить. И, не только свои…

  Как-то, на одной писательской посиделке с омулем и вином, на которой оказались Валентин Распутин, Геннадий Машкин, Евгений Суворов, Валерий Стуков и Борис Черных, кто-то нечаянно обмолвился, что ездил ночью на могилу к только что ушедшему Александру Вампилову. Было сказано тихо, но почему-то услышали все. И на секунду в комнате повисла тишина.

- Пока живы, надо ездить к живым, - вдруг сухо обронил Черных. - И желательно не по ночам, во тьме, а днем.

Ездил бы на кладбище кто иной, это бы не стало предметом обсуждения, мало ли какая блажь иногда приходит в голову молодым людям. Но среди ездивших прозвучала фамилия Распутина, и Черных, как давний приятель Вампилова, решил расставить приоритеты - кому такое дозволено, а кому бы и не высовываться.

  Я знал, что за резкие высказывания в адрес существующей власти бывший комсомольский работник Черных был исключен из университета, а после письма в защиту Солженицына получил волчий билет. И вот теперь в честной компании ему представилась возможность высказаться по поводу показного товарищества «Иркутской стенки». По принципу, уж если бить, то по тому, что приметно.

Несколько секунд Валентин молчал, затем встал.

  -  Это мое дело, к кому ездить и когда, - сказал он и вышел из комнаты.

На другой день Черных принес Распутину все подписанные им книги.

- Без радости была любовь, разлука будет без печали, - хмуро сказал он.

    Распутин молча забрал книги. Вообще-то в друзья к известному в Иркутске диссиденту он не набивался, у каждого, взявшего в руки перо, свой путь, своя дорога, свой выбор. Подпись на подаренных книгах -  всего лишь знак внимания. Но впредь Валентин стал разборчивее к тем, кто приносил ему книги на подпись. 

   Чем выше поднималась известность Распутина, тем больше людей хотели войти в круг его близких друзей. Одни это делали так, на всякий случай -  считать себя другом или товарищем известного человека тоже имеет цену. При удобном случае можно его именем козырнуть, или решить какие-то свои проблемы. В России таких во все времена хоть пруд пруди. Знали: Валя - отзывчивый человек и всегда откликнется на просьбу.

Однажды ему всерьез пришлось защищать писателя Глеба Пакулова, который в угоду приятелю, лесничему Виктору Носыреву, устроил в Мельничьей пади допрос браконьера с применением недозволенных методов воздействия. И чуть было не схлопотал срок. Помню, как мы с приехавшим в Иркутск Владимиром Крупиным пошли к нему в гости и увидели, как милиционеры сопровождают Пакулова в отделение. Надо сказать, картина была не из приятных. Но Пакулов не показался нам расстроенным.

- Рука, отбросив пистолет, качнулась в сторону стакана, - хорохорясь, продекламировал он. - Под белы ручки, в белый свет, Ведет конвой меня, жигана! – и, секунду помолчав, добавил:

-Там у Вити Носырева для вас все накрыто. Вы уж меня извините! Пригласили на непредвиденный разговор,  - и побрел вслед за милиционерами дальше. 

Глеб получил бы срок, если не заступничество Распутина. Как сказал сам Валентин: «бывает, что талант и дурость ходят рядом». 

Но были и другие, кто искал малейший его промах, были даже такие, кто не мог простить ему ту выигранную в чику кружку молока, которую он выпивал один, не поделившись с другими.

В своем быту он всецело полагался на вкус жены, Светланы Ивановны. Когда ему выделили новую квартиру, но в старом доме, городские власти затеяли ремонт. Отделочные работы контролировал сам глава города Николай Францевич Салацкий, он относился к Валентину с огромной теплотой и вниманием. Ремонт был закончен быстро. Помогая перевозить Валентину вещи, я вдруг обратил внимание, что плитка в ванной отстала от стены.

- Надо бы сообщить в администрацию Салацкому, - посоветовал я. 

-А зачем беспокоить, - пожал плечами Распутин.- Я найму кого-нибудь. Пусть снимут плитку и наклеят новую.

- Один момент, - сказал я и пошел в ближайший магазин. Там, к счастью, оказался дефицитный по тем временам клей бустилат. Купив пару бутылок, я вернулся к Распутину, и мы с ним аккуратно залили клей сверху в щель. Затем я нашел широкую доску, наложил ее на плитку, а в качестве распорки между противоположными стенами загнали толстую рейку.

-Пусть постоит пару дней, - сказал я.- Потом посмотрим.

Все получилось, как надо, через пару дней плитку в ванной можно было оторвать разве что отбойным молотком. Потом мы начали с ним стелить линолеум. И здесь Валентин не хотел ждать строителей, на носу было первое сентября, и Марусе пора было идти в школу.

Между делом мы заговорили с ним о том, что может произойти, если по всей стране начнут давать трещины стены и будет отваливаться приклеенная плитка. Этот разговор я начал с шутки, мол, если строительные бригады находят возможность халтурить, даже находясь под надзором таких уважаемых людей, как Салацкий, то чего ждать от других. Валентин мою шутку принял, но решил развить ее с той серьезностью, которую я часто замечал в нем. Впервые я услышал, что существующая коммунистическая система, как и всё, придуманное людьми, не вечна.

- Поскольку все держится на страхе и делается из-под палки, то конец неизбежен.

-Валя, ты считаешь, что наше государство распадется? – уловив ход его мысли, спросил я. Об этом в те времена как-то вслух не было принято говорить. Да и не верилось, ну не может исчезнуть то, что казалось, собрано на века. Здесь и стройка века БАМ, и недавно построенный КАМАз, и в космос чуть ли не каждый месяц запускаем ракеты.  Он покопался в своей библиотеке, отыскал какую-то книгу, полистал ее, протянул мне. «Георгий Иванов. Сборник поэзии», - прочел я.

Россия счастие. Россия свет.
          А, может быть, России вовсе нет.

И над Невой закат не догорал,
          И Пушкин на снегу не умирал,

И нет ни Петербурга, ни Кремля -
          Одни снега, снега, поля, поля...

Снега, снега, снега... А ночь долга,
          И не растают никогда снега.

Снега, снега, снега... А ночь темна,
          И никогда не кончится она.

Россия тишина. Россия прах.
          А, может быть, Россия - только страх.

Верёвка, пуля, ледяная тьма
           И музыка, сводящая с ума.

Верёвка, пуля, каторжный рассвет
          Над тем, чему названья в мире нет.

Этот сборник он отдал мне, а чуть позже подарил «Народную монархию» Ивана Солоневича  и «Белую гвардию» Михаила Булгакова. Думаю, что сделал это умышленно, чтобы я не только оттачивал монтажное и ремонтное мастерство, но и развивал свой кругозор. Распутин знал, что кроме летного образования я получаю второе - оканчиваю факультет журналистики Иркутского государственного университета.

-Думаю, тебе это сгодится, - сказал он.

Как-то однажды я встретил его идущего на почту. Ему тогда приходило много писем из-за границы. И вот одна предприимчивая работница на почте повадилась срезать заграничные марки, мол, с писателя не убудет, а ее коллекции прибудет. Валентин  показал мне изрезанный конверт и добавил, что терпеть такое хамство далее невозможно. Тем же вечером он написал заметку в газету, описав стрижку марок и нравы работников почты. Заметка называлась «Абстрактный голос». Журналисты областной  газеты «Восточно-Сибирская правда» тут же подхватили почин, и появилась рубрика под этим названием. Стала для Иркутска, чем-то вроде «Прожектора перестройки».

Когда я решил выдвинуть свою кандидатуру в депутаты России, он уже был союзным депутатом. Как-то на встрече в доме писателей он рассказал мне историю.

- Однажды ко мне в дверь постучалась цыганка. Я открыл, она мне с порога:  - Я, пожалуй, остановлюсь у вас, мне негде жить и ночевать. А власти, теперь это вы, наша власть-депутат, сидите в тепле и не желаете помогать!

Валя грустно рассмеялся: - Пришлось мне узнавать, кто она, откуда родом, к кому обращалась, потом звонить в облисполком, чтоб помогли обездоленной.

Я понял, что Валя решил предупредить меня, что депутатство дело  не такое уж и почетное, а скорее неблагодарное, и тут пощады, даже от своих коллег, не жди. Сегодня я могу сказать: он был прав.  После расстрела «Белого дома» к нам в московскую квартиру уже ломилась не цыганская семья, а омоновский наряд. И, не для того, чтобы поселиться в квартире, вышвырнуть вон из Москвы. Да и сам Распутин прошел не только через признание своих читателей, но и через плевки и оскорбления тех, кто хотел разрушения России.

Где-то летом девяносто первого года, сразу же после ГКЧП, толпа экзальтированных женщин поджидала у Спасских ворот союзных депутатов и чуть не оборвала Распутину пуговицы на пиджаке.  Уже в гостинице Валентин скажет пророческие слова: «Что имеем - не храним, потерявши – плачем». Тогда мы вместе с его другом журналистом Владимиром Ивашковским выпускали газету «Восточное обозрение», где сделали несколько спец. Выпусков, посвященных главным политическим событиям в России. Назывались они «Референдум» и «Президент». Вновь, как и ранее, Валентин предложил Ивашковскому стихи Георгия Иванова:

Холодно. В сумерках этой страны
          Гибнут друзья, торжествуют враги.
         Снятся мне в небе пустом
         Белые звёзды над чёрным крестом.
         И не слышны голоса и шаги,
         Или почти не слышны.

Синие сумерки этой страны...
          Всюду, куда ни посмотришь, - снега.
        Жизнь положив на весы,
        Вижу, что жизнь мне не так дорога.
        И не  страшны мне ночные часы,
        Или почти не страшны...

В последние годы Распутин писал мало. Цикл рассказов «Сеня едет» он написал, как бы по инерции, голова была занята другим. Привычный, знакомый еще с детства мир обрушился, все, на чем держалась жизнь, оказалось ненужным. Да и само писательство вдруг оказалось лишенным всякого смысла. Как однажды сказал Распутин, что все заполнили подменные люди. Груженые своими шуршащими клетчатыми сумками, заполнившие все окружающее пространство, гуськом они двигались они по улицам, исчезая в лавочках и базарных развалах, оккупировали вокзалы и аэропорты. Им было не до размышлений о чести, нравственности, судьбе государства. «Не до жиру, быть бы живу!» - вот главный лозунг тех дней. А тут еще новая беда: в авиационной катастрофе погибла дочь Мария и почти следом заболела Светлана Ивановна. Начались проблемы со здоровьем и у самого Распутина.

У каждого свое восприятие творчества этого великого мастера. Ближе всего мне его рассказы «Василий и Василиса», «Уроки французского», «Рудольфио», конечно же, повести «Деньги для Марии» и «Последний срок». По поводу языковых изысков, которые присутствуют в творчестве некоторых писателей, он сказал, что читать такую прозу - все равно, что смотреть через замутненное окно. Он говорил, что надо смотреть на себя глазами читателя, не засорять излишествами текст, искать и находить новые словосочетания, стараться использовать все богатство русского языка. Случалось, вопреки своим  пожеланиям, перебарщивал и сам. Но что положено Юпитеру, не положено быку.

В последние годы его повести и рассказы все чаще стали появляться на сценах российских театров. И чего греха таить, талант писателя не всегда укладывается в замысел режиссеров-постановщиков, всем хочется побыстрее и не напрягаясь работать с текстом автора, топором, как делал это папа Карла. И в итоге случился перекос, произошло клонирование спектаклей, поставленных второпях по произведениям Валентина Распутина. Сидишь на премьере в театре, ухо улавливает полузабытый, но сбереженный Распутиным ангарский говорок старух, и закрыв глаза, начинаешь гадать, что показывают: «Последний срок» или «Прощание с матерой»? На сцене все те же кровати, сидящие в белом старухи, и старательно они лопочут о том, чего не прочувствовали, не поверили сами. Но это вопрос не к Распутину, а к режиссерским решениям. Именно они диктуют актерам в постановке сцен текст для реплик. Возобладал принцип: что хочу, то ворочу. Должно быть, были уверены - Распутин покроет и вытянет все недочеты. Уж он-то теперь жаловаться не будет. Не только ты имеешь суждение о людях, просчитывают твои поступки и возможную реакцию на определенные события. Ну как тут не вспомнить отставшую от стен плитку…

В жизни Распутин не был однолинейным, бывало - сердился, но никогда не кричал, не срывал злость на близких. Все свои эмоции он держал под контролем. Был ли он противоречивым? Человек - не запрограммированный механизм, у каждого свои особенности и свои слабости. Помнится, после ухода из жизни Светланы Ивановны он как-то сказал в сердцах, что мужчина должен жениться один раз. В конце жизни этот обет, данный самому себе, он не исполнил. И грех его судить за это.

На тех встречах, которые случались в наших совместных с ним поездках, журналисты чаще всего задавали вопросы Распутину, должно быть полагая, что писатель такого уровня должен знать все. Валентин иногда смеялся, отшучивался, но чаще старался отвечать серьезно. Однажды нас с ним пригласили к Илье Алексеевичу Сумарокову на празднование юбилея Усольского свиноводческого комплекса. Слово дали Валентину, и он поразил не только работников предприятия, но и приехавших гостей, сообщив: ученые определили, что свиньи на территории Восточной Сибири водились тысячи лет назад. И напомнил, что работники предприятия занимаются самым нужным и полезным делом. Ответом ему был гром аплодисментов. Нам всем стало ясно, выступать со стихами и речами после него нет смысла, Валентин сказал за всех сразу. 

Помню, как однажды в Братске на встрече с избирателями въедливый либерал журналист, который решил во что бы то ни стало срезать известного писателя, учинил ему допрос: кто же вы, Валентин Распутин, красный или белый?  Валентин с еле заметной усмешкой вспомнил афоризм генерала Лебедя:

-Выбор между «красными» и "белыми" - это выбор между двумя концами одной палки. Какой из них приятнее получить по шее – выбирайте сами.  За красное возьмешься - обожжёшься, за белое – обморозишься.

И уже не скрываясь и не ссылаясь на гремевшего по всем телеканалам генерала, добавил:

- Сегодня в России не генералы, а сплошь философы. Ну чем вам Лебедь не Сенека?
Вообще с ним выступать было одно удовольствие. Сидишь рядом и чувствуешь его присутствие, знаешь, если понадобится, то он выйдет из-за спины и обязательно скажет свое слово. Мне особенно запомнилась осень девяносто третьего года. Тогда после расстрела «Белого дома» нас депутатов, кто остался верным Конституции, победившая «демократия» занесла нас в черный список. Ни работы тебе, ни пособия. Ну чем тебе ни тридцать седьмой год; вой демократической прессы, вызовы для дачи показаний в прокуратуру, ночные визиты в квартиры военных в балаклавах. И хамские предписания мэра Москы Лужкова, немедленно покинуть служебное жилье. Более того, когда я прилетел в Иркутск, то узнал, что за нами, попавшими в черные списки бывшими депутатами Верховного Совета, по распоряжению министра МВД Ерина, установлено негласное наблюдение. Впрочем, об этом стало известно не только мне, Иркутск не такой уж большой город. И, как оказалось городом не с простым норовом. В нем издавна проживали не только толстосумы-купцы, но и ссыльные декабристы и еще много-много других порядочных людей. Ну как тут не вспомнить, что сразу же после показанного по телевизору расстрела «Белого дома» все стены и заборы города были исписаны призывами «Банду Ельцина под суд!». Узнав, что я вернулся домой, Распутин организовал мне встречу с писателями и журналистами в Доме писателей в Иркутске, чтобы из первых уст узнать, что происходило в Москве в те октябрьские дни. А после стал моим доверенным лицом и выступал по иркутскому телевидению. И написал предисловие для моей книги «Плачь, милая, плачь!».

«Нынче действительность такова, что она пре­восходит любой художественный вымысел, сильнее лю­бой фантазии. Никакого воображения еще несколько лет назад не хватило бы, чтобы представить, что в России в центре Москвы будут звучать из громкого­ворителей призывы сдаваться с набором совершенно тех же «аргументов», какими пользовалась геббельсовская пропаганда - и призывы эти будут обращены к собственному парламенту, чье преступление в том, что он держится буквы собственной Конституции?! А дальше - и совсем невообразимое: Президент и пра­вительство бьют из танков по зданию парламента, косят пулеметами вышедший на улицы народ.

Так было совсем недавно - в сентябре - октяб­ре 93-го.

Автор этой небольшой книжечки прошел через это, будучи депутатом Верховного Совета, высшего зако­нодательного органа России, и оставаясь в расстре­лянном Белом доме. И не дрогнул, не изменил своей позиции. За две недели осады он прошел вместе со своими товарищами - Сер­геем Бабуриным, Владимиром Исаковым, Николаем Пав­ловым и многими другими, такие университеты поли­тики (а что такое политика в своем истинном смысле, как не служение Отечеству и народным интересам?), что в другое время для этого потребовались бы боль­шие сроки.

Перед тобой, читатель, документальный рассказ происходившего в сентябре - октябре 93-го. Эту кни­жечку необходимо, я считаю, прочитать накануне ново­го выбора - с кем ты, за что ты, какая Россия нам нуж­на. В ней не «давление», а только напоминание. Только рассказ очевидца, как это было, имеющий одну цель - чтобы подобное не повторилось никогда. Валентин Распутин».

Такое проявление дружеского участия в самый тяжёлый момент не только твоей жизни, но и жизни страны, трудно переоценить.

Вот так, скальпелем, точно и выверено правил Распутин уже не текст очередной повести, а саму жизнь, примеряя и проверяя ее по тем лекалам, которые достались нам в наследство от наших предков, тех, кто пришел в Сибирь несколько веков назад, обустроил ее и передал нам.

 Сегодня, когда его уже нет рядом, оглядываясь в недавнее прошлое, можно еще раз вспомнить стихи Георгия Иванова:

В сумраке счастья неверного

Смутно горит торжество.

Нет ничего достоверного

В синем сиянье его.

Легкие тучи растаяли,

Легкая встала звезда.

Легкие лодки отчалили

В синюю даль навсегда.    

Валерий Хайрюзов, член Союза писателей России.

Фото из разных источников интернета