В. Хайрюзов "Забодай меня комар"

30 апреля 2020

В. Хайрюзов "Забодай меня комар"

С Яковом Ивановичем Берловым мне довелось познакомиться почти сразу после окончания Бугурусланского летного училища. Я знал, что Яков Иванович во время войны служил техником в женском, или, как он сам говорил, «Дунькином полку», в котором летали знаменитые на весь мир «ночные ведьмы».

Как-то после полетов он пригласил меня к себе домой, чтобы показать свою, как он сказал, уникальную подборку фотографий и газет времен Великой Отечественной войны. Мы сели за стол, выпили по чашке чая и он, слово за словом, стал рассказывать, как ему довелось летать в глубокий тыл врага на партизанские аэродромы. И словно подтверждая сказанное, достал папку, где хранились пожелтевшие газеты и фотографии. На одной из них, которая называлась «Мы вызвалiм цабе Белорусь!» был изображен самолет У-2. А возле него в темной авиационной куртке высокий и молодой стоял Берлов и обнимал молодую, с обворожительной улыбкой девушку в защитной летной форме времен войны. Рядом с ними сидел на коне и смотрел в объектив фотоаппарата белобрысый мальчуган.

- Это Юля Гвоздева, - пояснил Берлов. - Я тебе говорил, это та самая ночная ведьма, так их прозвали немцы. А рядом мой тезка Яша, разведчик из партизанского отряда, куда мы выполняли полеты.

- Самолет уж как-то странно разрисован, - сказал я, рассматривая фотографию. – Вы что, на нём агитперелёт совершали? На крыльях и по всему фюзеляжу сплошные лозунги.

- Почти что угадал, - засмеялся Берлов. - Это тот самый знаменитый У-2, позже, в сорок третьем, его по фамилии авиаконструктора Поликарпова стали называть По-2. Лучший самолет своего времени. Как только его ни называли: «небесный тихоход», «школьная парта». Начинающие летчики за способность самостоятельно выходить из штопора называли его ванькой-встанькой. А вот для немцев он стал головной болью. Маленький, тихий, с виду неприметный, он камнем падал с неба и мог положить бомбу прямо в блиндаж. Поначалу они презрительно называли его «Рус-фанер», швейной машинкой, а потом, когда стали получать от него «подарки», объявили на него настоящую охоту. За один сбитый У-2 награждали железным крестом и выдавали по две тысячи марок – в два раза больше, чем за сбитый истребитель. Наши же летчики его любили и даже была такая фронтовая песня:

Хорошая работа, 
Хорошая молва. 
Три друга - три пилота 
Летали на "У-2". 

Фанерный хвост и крылья 
И очень тихий ход, 
Но больше всех любили 
Друзья свой самолёт. 

Служили три пилота, 
И первый молвил так: 
"Быстрей нет самолёта, 
Чем истребитель "Як". 

Ему нужна поляна, 
Как сядет - погляжу. 
А мне - четыре метра 
И я уже сижу!» 

- В этой газете есть и про меня, - Берлов произнес название газеты на белорусском и стеснительно и, как бы извиняясь, улыбнулся.

-А дело было так! Однажды вызывают меня в штаб полка и говорят, что надо лететь к партизанам. Там ночью при посадке на подобранную площадку у Юлии Гвоздевой подломилось колесо. Надо на месте оценить повреждение, возможность восстановления У-2 и сообщить в штаб. Было это осенью сорок третьего. Я хорошо знал Юлю. Невысокая, ладная, ей очень шла летная форма, но глянешь со стороны - совсем ещё девчонка. Что ещё о ней сказать – весёлая, жизнерадостная, хохотушка. Пела хорошо и как-то призналась, что хотела стать артисткой, но пришлось стать лётчицей. И могу подтвердить – хорошей и бесстрашной. А ещё она писала стихи. Я вот заметил, что в том возрасте - а было ей в то время лет семнадцать-восемнадцать - отсутствовало чувства страха. Оно появляется после, особенно у тех, у кого есть дети. Перед вылетом сидят, курят, и лица у них совершенно другие. Переживают, но виду стараются не подавать.

Прихватил сумку с необходимыми инструментами (я её называл походной аптечкой), засунул в неё банку с клеем, с лаком, моток шпагата, мало ли чего может там понадобится, и темной ночью полетели к белорусским партизанам. Стояла уже осень, было холодновато, шел дождь. Нам это было на руку, немецкая авиация в такую погоду не летала. Линию фронта проскочили незамеченными. На партизанский аэродром вышли по карте, отыскали его во тьме по кострам. Сели, зарулили на стоянку. Гляжу, Юля к самолету бежит. И глазки у неё грустные, виноватые, но увидев меня, заулыбалась, помахала рукой. В прилетевший самолет погрузили раненых, и он тут же отправился в обратную дорогу. Я достал из сумки фонарь, и мы с Юлькой пошли смотреть поврежденный самолет. Оказалось, что при посадке, колесо У-2 попало в выбоину и самолет едва не скапотировал. Винт чиркнул о землю, и у него обломалась концовка. Немного, сантиметров десять. Большой беды в этом не было, можно было с другого конца отпилить столько же, обработать напильником и лети себе на здоровье. Но что делать с развороченной нижней консолью? Вспученная обшивка, а под ней треснутый лонжерон, приклеенные казеиновым клеем фанерные стенки нервюр – так те просто вывернуты. Беда! Ещё раз осмотрев крыло, я пришел к выводу, что в полевых условиях отремонтировать его невозможно, на это потребовалось бы время, а его у меня не было. Но тут на помощь пришли партизаны, они вспомнили, что неподалеку за озером лежит сбитый немцами такой же самолет. Я попросил свозить меня на то место. Утром мы нашли самолет. Да, действительно У-2. Осмотрев его, я подумал: а что, если снять с этого самолета нижнее полукрыло и поставить его вместо поврежденного. Я попросил партизан помочь мне снять его и привезти в лагерь. Плохо было то, что в полотняной обшивке зияла огромная дыра и залатать её подручными средствами было невозможно. Нужно было дождаться очередной самолет и запросить штаб авиаполка, чтобы прислали перкаль, плотную специальную ткань, которой обшивались крылья У-2.

- Да, да, знаю! - воскликнул я. - Когда мы в аэроклубе занимались, то на планерах латали дыры кусками этой перкали.

- Эту перкаль в шутку называли детскими пеленками авиации, - засмеялся Берлов. – Юля все время была рядом, посматривая на меня, как смотрят больные на врача. Конечно, мне было жаль её, поломку самолета могли повесить на неё, мол, не справилась с ночной посадкой. Она виновато поглядывала на меня и, чем могла, старалась помочь, то и дело бегала к партизанам на кухню, приносила то чаю, то котелок с кашей. Жили партизаны в вырытых землянках. Питались чем Бог послал, но гостей с Большой земли не обижали, делились последним. Белорусы – народ добрый, открытый. Особенно мне нравился их говор: картошка – бульба, студень – холодец, водка - гарэлка, хлеб - збажина. Но дисциплина у них была – будь здоров! Вот ты обратил внимание на лозунги, которыми был исписан самолет –(Берлов улыбнулся). Тогда главными словами было: все для фронта, все для победы! Бывало, не успеешь и глазом повести, а хлопцы из партизанского отряда готовые помочь уже стоят рядом. Мне они сильно помогли. Посмотришь на их житье-бытье - скромно, даже бедно, перебиваются с хлеба на квас. Но всегда поделятся последним. Поврежденный самолет мы подняли и поставили на деревянные козлы. Кручу бобышки, натягиваю тросы и тросики, напеваю песню про летчиков У-2.

Служили три пилота, 
Второй заговорил: 
"Грозней всех самолётов 
Бронированный "Ил". 

Но для ремонта тащат 
Сырья ему вагон. 
А мне - фанерный ящик - 
Да лычку на погон." 

Оглядываюсь, а рядом с Юлей стоит мальчуган в поношенной, видимо с чужого плеча, солдатской гимнастерке, поверх которой накинута фуфайка, а за поясом торчит наган, да не деревянный, а настоящий.

- Можо я погляжу, - неуверенным голосом попросился он. - Я не буду мешать.

- Как тебя зовут?

- Яшка! - солидно ответил мальчуган. – Прозвизча у мяне Забодай-выводник, ну это - разведчык, партызан.

- Во как! - удивленно протянул я. - Разведчик? И что же ты разведуешь?

- Где фрицы стоят. А вы что - летчык?

- Я - механик.

- А я пока что - радавой, - Яшка шмыгнул носом. – А исщё мене кличут: Забадай меня камар! Кино такое было. Трактористы. Я пять раз на него ходил, забадай меня комар.

Гляжу, Юля стоит за его плечом улыбается, видимо, она и привела его к самолету.

- Значит, мой тезка? Меня тоже Яковом зовут. Яков Иванович Берлов. Вот, когда вырастешь, будешь уже не радовым, а генералом.

- Не-е-е! - протянул Яшка. - Я буду лётаць. А как называцца ваш самалёт?

- Так же, как и тебя. Забодай фрица комар. У-2. Немцы его сильно не любят. Звенит где-то в небе ночном, но потом он неслышно подкрадется и ужалит. Долго потом фрицам чесаться приходится.

- А вы что збираецеся с ним робиць? - Яшка кивнул в сторону стоящего на козлах самолета.

- Ремонтировать.

- Вот это да! - воскликнул Яшка. - А вы швейну машину можете поправець?

- Какую?

- Зингер. Мама на ней усех абшивала. Зимой зламалася.

- Привези – посмотрим.

- Я счас, я мигом! – воскликнул Яшка. - Куда же моя конина пропаци? Забодай меня комар! Неужо гэтая тварына ужо у лес збегла.

- Да вон она, в низинке пасется.

Побежал он от меня, поймал коня и ускакал, только его и видели. Гляжу, ну, где-то через час к самолету подъезжает подвода. На ней вместе с Яшкой приехала и мать. Улыбается, будто родню увидала:

- Вечар добры!

- Добрый, добрый! - отозвался я.

Она сняла с подводы полукруглый фанерный футляр, открыла крышку. Действительно машина была фирмы «Зингер». Я оглядел её. И увидел, что под лапку подложен кусок плотной ткани.

- Да это же перкаль!

- Да, добра трапка, - ответила женщина. - У нас пански дом был. В спальне из этой трапки просцини, простыни, - тут же поправилась она, - были. Я потом из них ребятам штаны и сарочки шила. Добра, плотна трапка.

- У вас случаем не осталось?

- Нашто она вам? - певучим голосом спросила она.

- Я бы ею крыло обтянул. Закрыл бы простыней вот эту дыру.

- Пашукать треба, - пожав плечами неопределенно протянула она, - можат, что и осталось.

Я открыл машинку, покрутил маховое колесо, поднял и опустил лапку посмотрел шпульку, подтянул винтики, смазал самолетным маслом весь механизм, и машина заработала. Ты бы видел, как она обрадовалась: говорит эта машинка – кормилица всей её семьи. Уехала она, а к вечеру приехала вновь, достает мне сваренную бульбу и теплую домашнюю краюху хлеба. Это, говорит, вам за работу. И вдруг достает две огромные линялые простыни. Я пощупал их и обомлел, ткань плотная, шелковистая, то, что надо. Расцеловал я её, сказал, что такую ткань раньше в авиации в шутку называли пеленками. Она вновь заулыбалась.

- И я рабила из них пяленки. Яшу пяленала.

- Ну а мы ею самолёт запеленаем, - в тон ей засмеялся я.

Тут же, у самолета, из этих простыней по моей разметке, которую я нарисовал угольком, они вместе с Юлей вырезали ножницами и сшили заплату на той самой машинке «Зингер». И она пошла в дело. А после мы начали примерять ткань на деревянный каркас крыла. Вроде все подошло. Затем я обработал нервюры и лобовую кромку полукрыла специальным авиационным лаком, не забыв при этом похвалить себя за предусмотрительность, вот и он пошел в дело, затем попросил Юлю пригласить партизан, чтобы они помогли помочь натянуть ткань на деревянный каркас, который я предварительно намазал клеем. Ребята крепкие, натянули. Смотрят на мою работу, удивляются, неужели полетит на простыни. И тут я вижу, как по передней кромке крыла вспухли пузыри. Так я, как это делают при наклейке обоев, тряпкой выдавил все воздушные пузыри, чтобы ткань равномерно легла на каркас. После высыхания клея я прошил обтяжку, так чинят в деревне валенки, протыкая ткань длинной иглой насквозь и притягивая её к нервюрам прочной дратвой. А после эти швы для страховки проклеил длинными полосками из тех же простыней. Получилось не хуже, чем на заводе. Похлопал ладонью по натянутой простыни, отозвалась, как хорошо натянутый барабан.

Яшка всё время рядом под ногами крутился, то отвертку подаст, то плоскогубцы, то молоток, то банку с клеем, то дрель. Я ему показываю и рассказываю, для чего нужны тросы, стрингеры, лонжероны и нервюры. Гляжу, а Юля усадила его в кабину, чтобы он почувствовал себя уже воздушным разведчиком.

- А это, Яша, приборная доска, - начала показывать она. – А вот это указатель скорости, вариометр, магнитный компас, высотомер. А это лопатка, вон та изогнутая трубка, что напоминает улыбку маленького ребенка. Так это указатель поворота и скольжения. Когда летчик делает вираж, она должна стоять в центре. У летчиков есть такая команда: Держи шарик в центе! Если в центре, то значить всё в полете делаешь координировано и правильно.

Смотрю, а у Яшки глазенки блестят, сжав губы смотрит через плексигласовой лобовой козырек куда-то вперед – всё, уже поднялся вверх и полетел. Вот сколько лет прошло, но до сих пор помню его глаза. Яков Иванович вздохнул:

- Починив колесо и стойку, я взялся за винт. Аккуратно отпилил второй конец, затем обточил оба конца напильником, чтобы укороченный винт не било при работе мотора. Затем запустил движок, опробовал его на всех режимах. Не удержался, добавив оборотов, тронул его с места и покатился по поляне. Все работает. Зарулил на прежнее место, подозвал Юлю и сказал, чтобы она шла и доложила командиру партизанского отряда: самолет к полету готов! Весь лагерь, собрался вокруг У-2, смотрят, как на коня, которого выставили на продажу. Я им – качество ремонта гарантирую! Все равно сомневаются. Тогда я сказал Юле, давай опробуем самолет в воздухе. Она мне – давайте! Села в переднюю кабину, я в заднюю. Взлетели, сделали кружок, чтоб не привлекать внимания немцев. Для них днем наш аэроплан мог стать легкой добычей. Сели. Слышу Юля поет:

 Над горами высокими, 

Над долами широкими 

Летит "У-2", расчалками гремя. 

Моторчик надрывается, 

Но техник улыбается, -  

Ах, жизнь авиационная моя! 

Первая выскочила из кабины и расцеловала меня. Едва мы ступили на землю, как партизаны начали нас качать. Начальник партизанского отряда расчувствовался и сказал: будем подбирать упавшие самолеты и создавать партизанскую эскадрилью. И распорядился выставить у самолета охрану. Кто-то тогда и сделал этот снимок. А после он попал вот в эту партизанскую газету, -Яков Иванович вновь ткнул пальцем «Мы вызвалiм цабе Белорусь!» , - и продолжил свой рассказ, - потом прибежал вестовой и сказал Юле, чтобы готовилась лететь на Большую землю. В лагерь привезли раненых партизан, которых надо было срочно доставить в госпиталь. После ужина приходим к самолету и видим – все крылья, весь борт нашего самолета исписан и разрисован. «Смерть врагу!», «Белорусский партизан», «Будем бить фрицов на земле и в небе». И ещё множество приветов и поздравлений от партизан. Яшка сидел на коне и грустно смотрел, как мы укладываем раненых. В одном из них я узнал молодого парня, который помогал мне снимать крыло упавшего у озера самолета.

Когда стемнело, начали готовиться к взлету. Перед тем как запустить двигатель, помахали на прощанье рукой. Гляжу - Яшка на коне чуть в стороне, махнул мне ответно. А когда Юля пошла на взлет, он пустил коня вскачь параллельно взлетающему самолету.

Позже мы узнали, что через день после нашего отлёта немцы начали карательную операцию и партизанам с боями пришлось пробиваться в другие леса.

- А что стало с Яшей, ну, с тем, которого звали Забодай меня комар?

- Яшка после войны, говорят, поступил в летное училище. С Юлей мы переписывались, а когда закончилась война, она прислала мне письмо. Да вот оно!

Берлов порылся в бумагах и протянул мне пожелтевший от времени листок. На нем аккуратным ученическим почерком были написаны стихи:

Пусть наши тихие и скромные У-2,

Не из металла, из фанеры крылья.

Ночь. Тьма. Лишь яркий свет ракет

И неба долгожданное ненастье!

А было нам всего лишь восемнадцать лет,

Нам холод ночи сдавливал запястья,

Мы шли на взлет, чтобы допеть куплет

И вырвать у врага утерянное счастье!