Ах, Родина моя, скрепленная любовью…

Я держу в руках небольшую, очень хорошо, со вкусом, изданную и оформленную книгу избранных стихов Владимира Скифа «Где русские смыслы сошлись». Сборник приятно держать в руках, листать его белоснежные страницы, перечитывать знакомые строчки, вчитываться в новые. Здесь стихи разных лет и акварельно-звенящая поэма «Месяцеслов», где так потрясающе воспета наша Сибирь. Книга издана в петербургском издательстве «Маматов». Не так давно презентация сборника прошла в Иркутске.

У Владимира Скифа скоро был день рождения, и это ли не повод для интервью и просто для встречи, чтобы побеседовать, задать ему несколько вопросов о жизни, о творчестве, о времени и как он себя в этом времени чувствует.

 — Владимир Петрович, что из нашей жизни уходит и нет возможности вернуть, остановить этот процесс?

 — Уходит многое, но прежде всего уходит светоносность того непостижимого бытия, которое не повторится никогда. Там было столько чудесных ожиданий и неизбывного света, что сердце и разум туда возвращаются вновь и вновь. И не потому, что мы были молодые, хотя, конечно, и это тоже. Помните, как Юнна Мориц писала: «Когда мы были молодые и чушь прекрасную несли, фонтаны били голубые и розы красные цвели…». Да, все было в той, теперь уже запредельной жизни. Было какое-то притягательное общение, какое-то яркое, почти неземное существование. Я сейчас вспомнил, как, будучи в Иркутске в творческой командировке, ко мне в гости пришел известный красноярский поэт Анатолий Третьяков. Помнятся строки его стихов: «Народу видимо-невидимо! / Собранье, выступленье и… / Я спать ложусь на стол президиума. / Под скатертью стихи мои… / Уборщице не нужен ордер. / Мне в клубе ночевать — не жить. / И голова моя, как орден, / На красном бархате лежит. / Бильярд в углу… Шары железные / Сверкают звездами… Я сплю. / И снятся мне сады окрестные; / И снится: я тебя люблю». 

Я тогда жил в общежитии актеров, так называемом «Коммерческом подворье», которое когда-то было пристанищем всей иркутской богемы: поэтов, писателей, актеров, художников… Многие таланты там начинали и вышли именно из этого «подворья». Сейчас и места не хватит, чтоб всех перечислить и никого не забыть, но назову два имени, которые знают все, — Вампилов и Распутин. Они там не жили, но друзей в «подворье» у них было много, и сами они там часто бывали. Оттуда многие ушли своими тропками и в большую литературу, и в театр. Это «подворье» принесло большую славу Иркутску. В тот памятный приезд Толи Третьякова сидели мы обычным дружеским кругом: артисты Юрий Ицков (ныне известный киноактер), Виталий Зикора (работает в театре Татьяны Дорониной), Леня Тифлинский (нынче он в Америке). Алик Стуков, которого все писатели любили (помнишь, у Вампилова в «Утиной охоте» — Алик из Аликов, это прототип), хотя в жизни его зовут Валерий. Журналист и поэт Сережа Швецов, погибший в 1984 году вместе с женой и сыном в авиакатастрофе. Юра Квасов, художник, который тогда уже начал писать портрет Вампилова. Спор какой-то идет, разговоры, шум, кто-то просит Третьякова почитать стихи. Все замолкают, слушают. Потом разговор на театр переходит, о спектаклях иркутских театров, о последних премьерах. И тут Толя поднимается, обводит всех слегка захмелевшим добрым взглядом и говорит: «Как это вы все вместе так хорошо можете сидеть, вот так запросто разговаривать, у нас в Красноярске такого давно нет». – «Почему нет?» – спрашиваем. – «А потому что разобщение, все друг другу завидуют или презирают друг друга».

Тогда мы только посмеялись, а потом и у нас началось… Тоже люди перестали вот так собираться, разговаривать, спорить, а ведь тогда, правда, всем нам было интересно жить. Жаль, конечно, утраченных времен, из которых мы произошли. Мы, невозвращенцы оттуда, из того времени. Память-то не хочет отпускать…

Состояние души иногда бывает такое тяжкое оттого, что это исключительное состояние общества ушло, хотя мы и сегодня вроде бы встречаемся, общаемся, но нет того, что было. Это невосполнимая потеря! Мы фактически напрочь утратили институт общения. Я помню, как наш поэт-самородок Петр Иванович Реутский рассказывал, что, когда к Ивану Ивановичу Молчанову-Сибирскому (поэт, руководил иркутской писательской организацией с 1937 по 1958 год, до самой своей кончины. — Ред.) приходили поэты решать какие-то бытовые проблемы или творческие дела, он никого не отпускал из кабинета, пока тот или иной поэт не прочтет свои новые стихи. Причем настаивал, даже если беседа затягивалась и человек из вежливости уже собирался уходить, не желая злоупотреблять временем. Иван Иванович, хлопнув ладонью по коленке, весело и озорно спрашивал: «А как же стихи?! Неужели уйдешь и не почитаешь? Дела делами, а стихи стихами…» И с таким наслаждением внимал, слушал, что человек весь раскрывался и был рад удивить своего старшего товарища новыми стихами.

Иван Иванович был руководителем внимательным, понимающим, радушным и радетельным. Хлопотал, помогал чем мог писателям и поэтам — и молодым, и уже состоявшимся, если приходили с просьбами. К сожалению, прожил не так много, всего-то 55 лет, и многие о нем до сих пор вспоминают добрым словом. А сейчас наступила такая пора, что мы все живем порознь, не заглядывая друг в друга. Мне так хочется вернуть прежние годы, которые так или иначе держат нашу память на плаву, вспомнить подобные «литературно-художественные посиделки», где бы поэты читали свои стихи, спорили, пусть даже за грудки хватали друг друга, доказывая свою точку зрения, и не отменяли право на собственный взгляд, на собственное миропонимание. Надо уметь быть доказательным, достойным оппонентом в любом споре. А что? Правоту надо стараться отстаивать. Вот отремонтируют наш Дом литераторов, тогда будем собираться, обязательно будем. Очень хотелось бы…

— Кто-то из педагогов, учителей оставил яркий след в вашей душе?

— Я вспоминаю нашего бывшего заведующего кафедрой журналистики госуниверситета Павла Викторовича Забелина. Он писал стихи, великолепные статьи, издавал книги — например, «Путь, отмеченный на карте» (книга об Исааке Гольдберге)», «Литературный разъезд» (о творчестве иркутских писателей), «Поэты и стихотворцы», «Приходит час определенный» (и там и там — критические статьи). Он мог так ярко и красноречиво подать свою мысль, что мы заслушивались. Его речь была не просто поставленной, а умной, интересной, с примерами из литературы, с цитатами.

Сейчас не все умеют говорить, не хотят читать, да и писать-то тоже не умеют. Как тут не сожалеть о прошедшем времени. И если говорить об учителях в широком понимании, не только о тех, кто непосредственно учил у доски, то я вспоминаю свою маму. Нас в семье было восемь детей, забот у матери и с нами, и по хозяйству – немерено, но как только дом замолкал к ночи, самые младшие засыпали, она брала книжку и читала нам Пушкина, Лермонтова, Тургенева, Некрасова…

Когда я сам научился читать, то я всю библиотеку в деревне перечитал. Все пошло от мамы, благодаря ей я пристрастился к чтению. Свою книгу «Русский крест», которая в 2008 году вышла в Москве в серии «Библиотека лирической поэзии» («Золотой жираф»), я посвятил маме со следующим эпиграфом: «Мои братья и сестры, / В трудной жизни упрямо / Нас спасал русский остров / С нежным именем мама!»

А какая замечательная библиотека была в поселке Лермонтовском! Укомплектована не хуже, чем в городе. До сих пор эти ощущения детства, когда мама читала, не стерлись… Горела лампа керосиновая, в печке догорали и слегка потрескивали дрова, по стенам бегали причудливые тени, детское воображение играло, представляя себе того или иного героя, ситуацию, место действия. Каждого персонажа рисовала моя фантазия, она не спала, она работала: «Блеснул огонь, моя ладонь / Устало зáмерла над печью, / Я знаю — что-то человечье // Таит в себе печной огонь. / Он думает, когда горит, / Качает пламени подвески, / Потом потрескиваньем резким / Со мною вдруг заговорит…» Видишь, это все оттуда, из детства. А теперь ребенку, подростку, юноше все подается на блюдечке с голубой каемочкой, все разжевано телевизором и компьютером, напрягаться не надо. Очень многое человеку закладывается в самом раннем детстве. Марина Цветаева вспоминала, что она весь этот мир постигла и открыла до семи лет.

— К вам, как к  одному из руководителей писательской организации, наверное, часто  обращаются молодые стихотворцы. Не перевелись еще на нашей земле таланты?

— Не перевелись. Они появляются, но очень-очень мало. Бывает, только примешь человека в Союз писателей, и он тут же почему-то замолкает, выдыхается. Нет тем для творчества? Или нет вдохновения? Или жизненного опыта мало? Поэтому хочется, чтобы больше было писателей настоящих и талантливых, пусть даже и не молодых, но осознающих, что литература — это еще и человеческий подвиг.

Сейчас писать прозу или стихи — дело ненадежное в житейском смысле: книг не издают, гонорары не платят. А ведь это — профессия! Писатель должен работать профессионально. Кстати, настоящего поэта от графомана отличить очень просто, поскольку есть таинство поэзии, есть ее мистическая загадка, которую иногда и понять, и объяснить трудно. Допустим, написал Александр Блок: «Я бросил сердце с белых гор. Оно лежит на дне!..» И попробуй какому-нибудь остолопу доказать, что это непревзойденная поэзия. Этот образ, эта метафора рождена гением Блока. Помнишь, как говорил Маяковский «…поэзия — пресволочнейшая штуковина: существует — и ни в зуб ногой…»?

Есть истинная ПОЭЗИЯ, а есть рифмованные строки, в которых нет поэтического высверка. Вот написала, например, наша молодая поэтесса из города Шелехова Юлия Ольховская: «Еще чувствую сердце в груди, / Но зачем оно бьется — забыла. / Мне твердят: всё ещё впереди, / Но я знаю, что все уже было». И ты ощущаешь какой-то озноб, читая эти сроки. Поразительные стихи!  Сейчас многие издают книги за свой счет и тут же бегут с заявлением: примите в Союз писателей. Меня, например, приняли, когда у меня уже пять книг вышло, причем одна из них в Москве. Выдающегося писателя, который написал гениальный роман «Гарь» о протопопе Аввакуме, Глеба Пакулова приняли только со второго захода, и не посмотрели, что  рекомендателями  были Евгений Носов, Валентин Распутин, Виктор Астафьев. Имена!

Конечно, удивляет сегодняшняя легкость вступления в Союз. За деньги можно вступить в СП, как это делается в Московской писательской организации. За деньги напечататься, за деньги получить рекомендации. За деньги, оказывается, все можно. К великому сожалению!

— Сейчас другое государство. Что тогда считалось аморальным, теперь стало достоинством. Сейчас плохо то, что ты не имеешь денег, чтоб заплатить. Векторы поменялись.

— Когда впервые напечатали мои стихи и заплатили гонорар, я тогда даже не представлял, что за публикации полагаются деньги. Я в это поверить никак не мог! Конечно, потом пришло понимание, что это работа, и что за нее платят, причем платили достойные деньги. Помню, как мы с маленькой дочерью Сашей возвращались домой из почтового отделения. Я тогда, в 1989 году, получил гонорар четыре тысячи рублей за книгу «Живу печалью и надеждой». Огромные деньги! По тем временам, это почти «Жигули». У меня в руках была авоська, такая простая плетеная сетка, помнишь? Пластиковых пакетов еще не было. И эта авоська была набита купюрами, и у Сашки из кармашков в шортиках и на рубашечке тоже торчали по пачке денег. Люди шли навстречу и столбенели. Что это? Откуда? Может, кого ограбили? Вроде, не похожи. Пришли домой и высыпали на стол это богатство. Так ценился по-настоящему труд писателя. А теперь? Вы знаете, что теперь в государственном реестре нет такой профессии — «писатель».  Только идут разговоры, чтобы вернуть давний писательский статус.

 — А как же нет, если писатели есть?

— Есть «литературный работник». Сюда относятся все те, кто как-то связан с литературным трудом: редакторы, корректоры, верстальщики… Но не сами писатели. Это в перестроечные времена умные чиновники так решили. Сейчас идет постоянная полемика о том, быть ли вообще Союзу писателей. Поэтому мы даже не знаем, что дальше с нами будет. Как жить, развиваться, двигаться в реальном времени? Есть, конечно, массовая литература, так называемое чтиво, оно в достаточно хорошем положении, окупается. Всем этим подельщикам платят баснословные гонорары.  А вот те, кто занимается воспитанием души, интеллектом читателя, создают подлинную литературу, те остаются за бортом: «Как хорошо идти по свету, / По краю звездного пути, / И славу русского Поэта / Державной поступью нести. / Как хорошо служить России / И знамя чести поднимать, / Как горестно свое бессилье / В служенье этом понимать».

— Печально все это, но есть хотя бы надежда?

— Надежда есть, особенно она живуча в писателях, ведь хороший писатель, создавая свое произведение, уже тем самым говорит о том, что он жив, деятелен, что не так-то просто сломить его веру, его русский дух, который всегда был основой его жизни. Его вдохновляет то, что его слово будет услышано, прочитано теми, кому литература нужна. А такие будут всегда. Русская словесность на том стоит и будет стоять.

— Гармония искусства должна компенсировать дисгармонию жизни?

 — Стихи поднимают человека на невиданную высоту и не просто воспитывают, а даруют понимание бытия, любви, взаимоотношений, воспитывают патриотические чувства. Все это существует и было всегда: и во времена Пушкина, Некрасова, Есенина, и в наши времена. Конечно, стихи облагораживают, делают человека лучше, даже лечат. С Валентином Григорьевичем Распутиным мы разговаривали о том, почему не повышается статус писателя, не реализуется закон о творческих союзах, проект которого с 90-х лежит в Госдуме, и о том, чтобы писателям вернуть их истинный статус, создать государственные издательства, типографии, книжные магазины, которые бы работали на писателя. А он, выслушав меня, ответил, что закон-то давно лежит, но, всего вероятнее, принят никогда не будет, потому что чиновники считают писателей балластом, который они вынуждены будут взвалить себе на плечи. А им это зачем?

— Владимир Петрович, чем сейчас занято ваше свободное время, что читаете?

— Я всегда много читал. Сегодня забот полон рот, но урывками хватаю книгу, чаще поэзию (Тютчева, Блока, Гумилева, Юрия Кузнецова, Алексея Прасолова, Арсения Тарковского, Николая Рубцова). Хотя они читаны давно, но все-таки без этих поэтов жить не могу. Читаю и собираю дневники Пришвина, их уже шестнадцать томов. Издаются они в Питере. Два человека в Иркутске заказывают их: я и журналист Костя Житов. Какое это наслаждение — читать дневники Пришвина! Какой язык, какая образность, стиль, сколько размышлений и дум! Это не просто дневники частных наблюдений одного писателя, это поистине фундаментальный и уникальный труд, охватывающий период с 1905 по 1954 год. Это самостоятельное литературное произведение, которым я зачитываюсь, в котором личная жизнь писателя переплетается с общественной, с хроникой наблюдений и осознанием сути человека во всех ипостасях жизни — в природе и обществе, в обыденном труде и творчестве, в мирной жизни и войне, в любви и религии.

— У вас вышел великолепный стихотворный  перевод «Слова о полку Игореве»…

— Да, получилась во многом заметная книга. Я пятнадцать лет готовился к переводу, собрал большую библиотечку исследований, изысканий «Слова…», научных и художественных материалов, пять лет переводил и девять лет ждал книгу. Вышла она в московском издательстве «Вече» три года назад. Специалисты-филологи ее хорошо покупают, книга у них востребована.  Издание красивое, красочное, подарочный вариант, с иллюстрациями фотохудожника Сергея Николаевича Дмитриева (он же главный редактор этого издательства) и московского художника-графика Николая Васильева. Попробовали совместить графику и фото. В том же году в «Молчановке» состоялась презентация этой книги.

— Продолжите, согласно своему миропониманию, Евангельскую заповедь: «Во-первых, возлюбите друг друга…»

— Во-вторых, не упустите молодое поколение! Хотя оно во многом уже потеряно нами. Для меня это огромная печаль. Наверняка есть убедительные примеры того, что среди молодых есть ищущие себя, достигающие определенных высот, но их мало. Конечно, надо думать о ближнем своем, а это может быть любой человек, который рядом: это и родственник, и родитель, и ребенок, и внук, и правнук и просто человек. Если бы мы все понимали эту мысль так, как положено по-христиански, по-православному, то мы все стали бы другими людьми. Некоторые из наших современников, наоборот, разжигают ненависть, вражду, потчуют русскую общественность в печати и на «фейсбуках» своими пакостными измышлениями, никоим образом не сопутствующими развитию общества и его продвижению к истине, душевному свету. 

Не знаю, когда благословенное время придет, и в сердце каждого человека будет жить любовь, и подобно лучам распространится на окружающих, согреет их и направит на путь истинный. Конечно, должна быть и любовь к Отечеству, где ты родился, которое тебя воспитало. Эти все понятия стоят рядом. Пафос этих непреложных понятий должен доходить до каждого. И чтобы каждым понималось это именно по-библейски.

— Какой совет вы можете дать сегодня молодому человеку?

— Мне кажется, надо осознать, кто ты и что ты. Для чего ты пришел в этот мир? Чего хочешь от жизни? И если хочешь, чтобы мир был улучшен тобой, чтобы жить по справедливости и по совести, надо готовить себя к такой жизни, потому что она будет трудна, но это будет осознанный выбор. Или чтобы только потреблять и хапать?  Это другой путь. В фильме «Брат-2» из уст Бодрова-младшего звучат такие слова: «Сила в правде. У кого правда — тот и сильней!». Вот что главное. 

Сейчас во главу угла ставится только золотой телец. Молодежи трудно ориентироваться. Идеалов нет. Душу никто не воспитывает. Родители учат жить по справедливости, а жизнь учит обратному. И дети срываются с катушек.

Мир стал жесток. Но все равно остаются книги, в которых нравственные законы и законы совести остаются вечными, остаются люди, которые не перестраиваются при каждой смене властей, как флюгеры, а имеют твердые принципы. 

Кстати, о смене властей. Замечательный петербургский поэт Глеб Горбовский написал: «Что за странная страна / Не поймешь какая, / Выпил — власть была одна, / Закусил – другая». Великая русская нация жива, как и жива наша надежда на будущность, Русское Возрождение! Хочется верить, что таким, как нынче, мир будет не всегда, он изменится в лучшую сторону. Иначе не может быть.

…Наша беседа подходила к концу, когда Владимир Петрович достал из стола бумаги, перебрал их, пересмотрел еще какие-то листочки, что-то пытаясь отыскать, перечитал и, наконец, произнес:

— А теперь послушай мое стихотворение «Поэты России»:

Мы — скитальцы, мы возле небес, мы такие…
Нас по темным трущобам, по свету несет.
Мы — усталая жизнь, мы — загадка России,
Но мы, все-таки те, кто Россию спасет.
О бесстрашии помним, о времени помним,
Мы себя из себя каждый день достаем,
Святорусскую отчину музыкой полним
Ту, которую в звонких стихах создаем.
Мы стоически держим земное пространство,
Замирая порой над погибелью дней.
Мы — российская мысль, мы ее постоянство,
И она не исчезнет, поскольку мы в ней
Вечной сутью и русской судьбою пребудем,
Неотступно идем по священной земле.
И в бою, и в скитаньях ее не забудем,
И не сможем предать в наступающей мгле…

Надо видеть, как Владимир Скиф читает свои стихи: вдохновенно, артистично, с упоением, с большим чувством и любовью, открывая каждому — музыку стиха, то усиливая ее звучание в той или иной строфе, то ослабляя.  И на его лице постоянно гуляет легкая улыбка, то лукавая и озорная, то сдержанная и ироничная — все зависит от характера стихотворения. А глаза все время смеются. Он счастливый человек, подумала я, и влюблен в жизнь, в людей, в мир, в свою замечательную жену Евгению, в трех дочек, сына и внуков, о которых тоже рассказывал мне. Влюблен во все сущее, что его окружает, а потому он молод, хотя в 2015-м отметил 70-летие. Влюбленные в жизнь люди не замечают не только часов, но и возраста, и им всегда чуть больше… тридцати».

— Ну и напоследок несколько слов от вас, как напутствие.

 — Может случиться так, что природа и вообще все, что нас окружает, останется только в поэзии, и мы будем воспринимать мир только по тем ощущениям и описаниям, какие оставил нам поэт, который его воспел. Мне кажется, что истинный поэт — это камертон боли, камертон истребованных сердцем слов и звуков. Он не просто проговариватель собственных мироощущений, но созидатель полноты каждого прожитого в творчестве мгновения и бережный хранитель русской речи.

Когда-то Евгений Баратынский очень точно сказал, что поэзия «есть полное ощущение данной минуты», а Зинаида Гиппиус впоследствии добавила: «Мы, покорные вечному закону человеческой природы, молимся в стихах как умеем... Нам страстно нужна, понятна и дорога наша молитва, нужно наше стихотворение — отражение мгновенной полноты нашего сердца».

В какой-то беседе однажды я сказал, добавив к мысли Достоевского, что мир спасется не только красотой, но и любовью. Любовью в широком понимании слова: к Отечеству, к ребенку, к женщине, к природе, к самой малой травинке или пчеле. Все в этой жизни идет только от Любви: «Чем старше я, тем строже выбор / Красавиц, здравиц, новизны. / И кажется, что я не выбыл / Из песен, музыки, весны. / Чем старше я, тем больше толку / На свете стало от меня, / Хотя враги меня, как волка, / Зафлáжили в колючках дня. / Чем старше я, тем достоверней / Мысль, что спасемся красотой. / И мне все ближе Достоевский, / Чем Короленко и Толстой. / Чем старше я, тем гуще время / Замешивает жизнь мою / И все отчетливее кремний / Скрипит у бездны на краю».

Будем жить и верить в Любовь и Красоту, и во Спасение наше!

Беседовала Лора Тирон, «Байкальские вести».

Фото из архива Владимира Скифа.

На фото: Друзья-единомышленники. Владимир Скиф, 
Валентин Распутин, Василий Лановой. 2012 год;

«Стихи поднимают человека на невиданную высоту»;

Из авторского наследия