Ах, Родина моя, скрепленная любовью…

Я держу в руках небольшую, очень хорошо, со вкусом, изданную и оформленную книгу избранных стихов Владимира Скифа «Где русские смыслы сошлись». Сборник приятно держать в руках, листать его белоснежные страницы, перечитывать знакомые строчки, вчитываться в новые. Здесь стихи разных лет и акварельно-звенящая поэма «Месяцеслов», где так потрясающе воспета наша Сибирь. Книга издана в петербургском издательстве «Маматов». Не так давно презентация сборника прошла в Иркутске.

У Владимира Скифа скоро был день рождения, и это ли не повод для интервью и просто для встречи, чтобы побеседовать, задать ему несколько вопросов о жизни, о творчестве, о времени и как он себя в этом времени чувствует.

 — Владимир Петрович, что из нашей жизни уходит и нет возможности вернуть, остановить этот процесс?

 — Уходит многое, но прежде всего уходит светоносность того непостижимого бытия, которое не повторится никогда. Там было столько чудесных ожиданий и неизбывного света, что сердце и разум туда возвращаются вновь и вновь. И не потому, что мы были молодые, хотя, конечно, и это тоже. Помните, как Юнна Мориц писала: «Когда мы были молодые и чушь прекрасную несли, фонтаны били голубые и розы красные цвели…». Да, все было в той, теперь уже запредельной жизни. Было какое-то притягательное общение, какое-то яркое, почти неземное существование. Я сейчас вспомнил, как, будучи в Иркутске в творческой командировке, ко мне в гости пришел известный красноярский поэт Анатолий Третьяков. Помнятся строки его стихов: «Народу видимо-невидимо! / Собранье, выступленье и… / Я спать ложусь на стол президиума. / Под скатертью стихи мои… / Уборщице не нужен ордер. / Мне в клубе ночевать — не жить. / И голова моя, как орден, / На красном бархате лежит. / Бильярд в углу… Шары железные / Сверкают звездами… Я сплю. / И снятся мне сады окрестные; / И снится: я тебя люблю». 

Я тогда жил в общежитии актеров, так называемом «Коммерческом подворье», которое когда-то было пристанищем всей иркутской богемы: поэтов, писателей, актеров, художников… Многие таланты там начинали и вышли именно из этого «подворья». Сейчас и места не хватит, чтоб всех перечислить и никого не забыть, но назову два имени, которые знают все, — Вампилов и Распутин. Они там не жили, но друзей в «подворье» у них было много, и сами они там часто бывали. Оттуда многие ушли своими тропками и в большую литературу, и в театр. Это «подворье» принесло большую славу Иркутску. В тот памятный приезд Толи Третьякова сидели мы обычным дружеским кругом: артисты Юрий Ицков (ныне известный киноактер), Виталий Зикора (работает в театре Татьяны Дорониной), Леня Тифлинский (нынче он в Америке). Алик Стуков, которого все писатели любили (помнишь, у Вампилова в «Утиной охоте» — Алик из Аликов, это прототип), хотя в жизни его зовут Валерий. Журналист и поэт Сережа Швецов, погибший в 1984 году вместе с женой и сыном в авиакатастрофе. Юра Квасов, художник, который тогда уже начал писать портрет Вампилова. Спор какой-то идет, разговоры, шум, кто-то просит Третьякова почитать стихи. Все замолкают, слушают. Потом разговор на театр переходит, о спектаклях иркутских театров, о последних премьерах. И тут Толя поднимается, обводит всех слегка захмелевшим добрым взглядом и говорит: «Как это вы все вместе так хорошо можете сидеть, вот так запросто разговаривать, у нас в Красноярске такого давно нет». – «Почему нет?» – спрашиваем. – «А потому что разобщение, все друг другу завидуют или презирают друг друга».

Тогда мы только посмеялись, а потом и у нас началось… Тоже люди перестали вот так собираться, разговаривать, спорить, а ведь тогда, правда, всем нам было интересно жить. Жаль, конечно, утраченных времен, из которых мы произошли. Мы, невозвращенцы оттуда, из того времени. Память-то не хочет отпускать…

Состояние души иногда бывает такое тяжкое оттого, что это исключительное состояние общества ушло, хотя мы и сегодня вроде бы встречаемся, общаемся, но нет того, что было. Это невосполнимая потеря! Мы фактически напрочь утратили институт общения. Я помню, как наш поэт-самородок Петр Иванович Реутский рассказывал, что, когда к Ивану Ивановичу Молчанову-Сибирскому (поэт, руководил иркутской писательской организацией с 1937 по 1958 год, до самой своей кончины. — Ред.) приходили поэты решать какие-то бытовые проблемы или творческие дела, он никого не отпускал из кабинета, пока тот или иной поэт не прочтет свои новые стихи. Причем настаивал, даже если беседа затягивалась и человек из вежливости уже собирался уходить, не желая злоупотреблять временем. Иван Иванович, хлопнув ладонью по коленке, весело и озорно спрашивал: «А как же стихи?! Неужели уйдешь и не почитаешь? Дела делами, а стихи стихами…» И с таким наслаждением внимал, слушал, что человек весь раскрывался и был рад удивить своего старшего товарища новыми стихами.

Иван Иванович был руководителем внимательным, понимающим, радушным и радетельным. Хлопотал, помогал чем мог писателям и поэтам — и молодым, и уже состоявшимся, если приходили с просьбами. К сожалению, прожил не так много, всего-то 55 лет, и многие о нем до сих пор вспоминают добрым словом. А сейчас наступила такая пора, что мы все живем порознь, не заглядывая друг в друга. Мне так хочется вернуть прежние годы, которые так или иначе держат нашу память на плаву, вспомнить подобные «литературно-художественные посиделки», где бы поэты читали свои стихи, спорили, пусть даже за грудки хватали друг друга, доказывая свою точку зрения, и не отменяли право на собственный взгляд, на собственное миропонимание. Надо уметь быть доказательным, достойным оппонентом в любом споре. А что? Правоту надо стараться отстаивать. Вот отремонтируют наш Дом литераторов, тогда будем собираться, обязательно будем. Очень хотелось бы…

— Кто-то из педагогов, учителей оставил яркий след в вашей душе?

— Я вспоминаю нашего бывшего заведующего кафедрой журналистики госуниверситета Павла Викторовича Забелина. Он писал стихи, великолепные статьи, издавал книги — например, «Путь, отмеченный на карте» (книга об Исааке Гольдберге)», «Литературный разъезд» (о творчестве иркутских писателей), «Поэты и стихотворцы», «Приходит час определенный» (и там и там — критические статьи). Он мог так ярко и красноречиво подать свою мысль, что мы заслушивались. Его речь была не просто поставленной, а умной, интересной, с примерами из литературы, с цитатами.

Сейчас не все умеют говорить, не хотят читать, да и писать-то тоже не умеют. Как тут не сожалеть о прошедшем времени. И если говорить об учителях в широком понимании, не только о тех, кто непосредственно учил у доски, то я вспоминаю свою маму. Нас в семье было восемь детей, забот у матери и с нами, и по хозяйству – немерено, но как только дом замолкал к ночи, самые младшие засыпали, она брала книжку и читала нам Пушкина, Лермонтова, Тургенева, Некрасова…

Когда я сам научился читать, то я всю библиотеку в деревне перечитал. Все пошло от мамы, благодаря ей я пристрастился к чтению. Свою книгу «Русский крест», которая в 2008 году вышла в Москве в серии «Библиотека лирической поэзии» («Золотой жираф»), я посвятил маме со следующим эпиграфом: «Мои братья и сестры, / В трудной жизни упрямо / Нас спасал русский остров / С нежным именем мама!»

А какая замечательная библиотека была в поселке Лермонтовском! Укомплектована не хуже, чем в городе. До сих пор эти ощущения детства, когда мама читала, не стерлись… Горела лампа керосиновая, в печке догорали и слегка потрескивали дрова, по стенам бегали причудливые тени, детское воображение играло, представляя себе того или иного героя, ситуацию, место действия. Каждого персонажа рисовала моя фантазия, она не спала, она работала: «Блеснул огонь, моя ладонь / Устало зáмерла над печью, / Я знаю — что-то человечье // Таит в себе печной огонь. / Он думает, когда горит, / Качает пламени подвески, / Потом потрескиваньем резким / Со мною вдруг заговорит…» Видишь, это все оттуда, из детства. А теперь ребенку, подростку, юноше все подается на блюдечке с голубой каемочкой, все разжевано телевизором и компьютером, напрягаться не надо. Очень многое человеку закладывается в самом раннем детстве. Марина Цветаева вспоминала, что она весь этот мир постигла и открыла до семи лет.

— К вам, как к  одному из руководителей писательской организации, наверное, часто  обращаются молодые стихотворцы. Не перевелись еще на нашей земле таланты?

— Не перевелись. Они появляются, но очень-очень мало. Бывает, только примешь человека в Союз писателей, и он тут же почему-то замолкает, выдыхается. Нет тем для творчества? Или нет вдохновения? Или жизненного опыта мало? Поэтому хочется, чтобы больше было писателей настоящих и талантливых, пусть даже и не молодых, но осознающих, что литература — это еще и человеческий подвиг.

Сейчас писать прозу или стихи — дело ненадежное в житейском смысле: книг не издают, гонорары не платят. А ведь это — профессия! Писатель должен работать профессионально. Кстати, настоящего поэта от графомана отличить очень просто, поскольку есть таинство поэзии, есть ее мистическая загадка, которую иногда и понять, и объяснить трудно. Допустим, написал Александр Блок: «Я бросил сердце с белых гор. Оно лежит на дне!..» И попробуй какому-нибудь остолопу доказать, что это непревзойденная поэзия. Этот образ, эта метафора рождена гением Блока. Помнишь, как говорил Маяковский «…поэзия — пресволочнейшая штуковина: существует — и ни в зуб ногой…»?

Есть истинная ПОЭЗИЯ, а есть рифмованные строки, в которых нет поэтического высверка. Вот написала, например, наша молодая поэтесса из города Шелехова Юлия Ольховская: «Еще чувствую сердце в груди, / Но зачем оно бьется — забыла. / Мне твердят: всё ещё впереди, / Но я знаю, что все уже было». И ты ощущаешь какой-то озноб, читая эти сроки. Поразительные стихи!  Сейчас многие издают книги за свой счет и тут же бегут с заявлением: примите в Союз писателей. Меня, например, приняли, когда у меня уже пять книг вышло, причем одна из них в Москве. Выдающегося писателя, который написал гениальный роман «Гарь» о протопопе Аввакуме, Глеба Пакулова приняли только со второго захода, и не посмотрели, что  рекомендателями  были Евгений Носов, Валентин Распутин, Виктор Астафьев. Имена!

Конечно, удивляет сегодняшняя легкость вступления в Союз. За деньги можно вступить в СП, как это делается в Московской писательской организации. За деньги напечататься, за деньги получить рекомендации. За деньги, оказывается, все можно. К великому сожалению!